Пётр Фролов родился в Ленинграде в марте 1974 года. В шесть лет он поступил в школу детского творчества при Эрмитаже.
Преподаватель
живописи Василий Иванович прикрыл дверь учительской. В длинном
коридоре с гипсовыми скульптурами было пусто и гулко, шумный школьный
день заканчивался. Старый учитель размял папиросу, похлопал по карманам
потертого пиджака в поисках спичек, пробормотал хрипло: «Ну, опять же
выгонят талантливого парня!», глянул на часы – уже 6, в кафе «Шайба»
завезли свежее «Жигулевское», пора, что ли. Из-за дверей учительской
слышался поставленный голос завуча : «У Фролова по химии, физике,
алгебре и геометрии «два», плюс он вечно баламутит весь класс на
всяческие безобразия». Василий Иванович презрительно фыркнул и пошаркал к
гардеробу. Март 1988 года был хмурый и слякотный. Восьмикласснику
Петру Фролову оставалось учиться в средней художественной школе
последние три месяца.
В
1985 году Пётр Фролов поступил в среднюю художественную школу им.
Иогансона при Академии Художеств. Наряду с обычной программой в школе
преподавали живопись, рисунок и композицию. В 1988 году за
неуспеваемость по точным наукам Фролова исключили из школы.
Я
устроился на работу в Русский Музей грузчиком. В начале я очень
трепетно относился к перетаскиваемым мною картинам, считал, что
приобщаюсь к великому искусству. Потом привык, зачерствел и уже особо не
разбирал, что я несу – шедевр или просто холст в тяжелой раме. В те
мутные 90-е повсюду демонстрировали памятники советской эпохи, особо
ценные свозили в Русский Музей и ставили в маленьком коридоре. Коридор
был пыльный и мрачный, партийные монстры нависали под потолком грязными
силуэтами с вытянутыми руками, сжимающими кепку или выставленным
указательным пальцем. Однажды мы всей нашей бригадой перетаскивали
картины Шагала. Я браво вышагивал с «Красным евреем» на плече. Проходя
«партийный» коридорчик, я услышал мерзкий хруст и с ужасом понял, что
бронзовый палец товарища Калинина пропорол грустного «Красного еврея». Я
очень испугался, но дело кончилось простым выговором и лишением
премии. Через 18 лет я посетил выставку Шагала в Гранд Пале и гордо
показал жене следы реставрации на вконец погрустневшем заштопанном
«Красном еврее».
С
1989 по 1991 Фролов работал грузчиком-такелажником в Русском Музее,
много писал, брал частные уроки у прекрасного русского живописца
Валентины Герасимовой.
…Вислоусый
кондуктор в стоптанных ботинках курит ароматный «Житан». Жара.
Северный вокзал. Париж. Мимо движется расслабленная европейская толпа.
Стучат колесики буржуазных чемоданов, длинноволосые студенты шаркают
кедами, тащат высокие яркие рюкзаки. Я стою на перроне. Мама, папа и
брат Саша толкаются в тамбуре. Они уезжают в Ленинград, а я остаюсь в
Париже. Мне грустно-торжественно. Поезд трогается. Я остался один в
чужом ,красивом городе, в голове бренчит режущее слово «эмиграция». В
кармашке старых джинсов свернутый вчетверо прямоугольник веселой
пятисотфранковой купюры. Плетусь к метро. «Черт, купить билетик или
прыгнуть через турникет…».
В
1991 году Петр Фролов занимается иллюстрациями к «Блуждающим звездам»
Шолом Алейхема и к «Над пропастью во ржи» Сэллинджера. Впервые
выезжает с выставкой в США, потом с папой, мамой и братом в Париж.
Семья возвращается в Ленинград, Петр остается в Париже. Пытается
поступить в институт пластических искусств при центре Помпиду. Изучает
французский в школе Альянс Франсэз. Из-за сложностей с документами
Фролов не поступает в институт и полгода работает садовников в
предместьях Парижа. В саду одного из клиентов в старой теплице оборудует
мастерскую, много пишет с натуры. На три месяца уезжает с выставкой в
Осло, возвращается в Париж.
…Косоглазый
кот Маунти, не по-кошачьи неуклюже спрыгнул со шкафа на мою палитру,
перемешал выдавленную краску, перевернул пузырек разбавителя, недовольно
пискнул и вразвалку покосолапил по своим кошачьим делам, разноцветно
пачкая пол. Уже несколько дней я живу в тихом городке Трамбалл, в штате
Коннектикут, Новая Англия. Трамбалл полностью разрушил мое юношеское
представление об Америке. Там не было шумных баров, залитых неоном
небоскребов, а главное, не было роскошных загорелых блондинок в
ковбойских шляпах. В городке все было чисто, тихо и сонно, стриженые
газоны, маленькие домики и вместо блондинок поджарые бабушки в
белоснежных кроссовках на утренней пробежке. Устав от однообразия, я
решил прокатиться по окрестностям. Я стащил хозяйский велосипед и
поколесил по чистым дорожкам. Ехал долго, по деревьям прыгалки белки;
темнело, в уютных домиках зажигались огни. Небоскребов, салунов и
блондинок пока не наблюдалось. Стемнело окончательно. Вдруг я с ужасом
понял, что я совершенно не помню обратной дороги, также не помню фамилии
людей, у которых я жил, их телефона и адреса. Даже как называется
городок, я со страху забыл. Помню только узенькую улочку у озера с
детским названием Робинвуд Лейн, которую я проезжал…
…Полицейские
оказались толстые, неуклюжие и вежливые, темных очков не носили, не
жевали жвачку, не выхватывали пистолетов, машину водили аккуратно; все
совсем не как в кино. Наш дом мы нашли поздно ночь. На следующий день
вышла заметка в местной газете: «Русский художник, потерявший свой
путь.
